"На станции "Восток" человек не живет — он медленно умирает. Станция известна тремя основными свойствами: она находится на Южном геомагнитном полюсе, на полюсе холода (в 1983 температура упала до −89,2°C), а под ледяным куполом, на котором стоит станция, находится древнее озеро Восток.
Обычно люди теряют до 5-10 килограммов веса за первый месяц на "Востоке". Кислорода в воздухе столько же, сколько на высоте 5 километров в средних широтах. Поэтому первая проблема по прибытии — реакция организма. Я видел, как человеку стало плохо через несколько минут после прилета. Если бы его не эвакуировали вовремя, то отек легких через несколько суток привел бы к смерти от гипоксии. Я чувствовал себя неплохо, но быстро ходить и поднимать тяжести надо очень осторожно: сразу появляется одышка и темнеет в глазах. Резко поднявшись со стула, можно просто упасть от головокружения. Кроме того, очень устаешь из-за апноэ — остановки дыхания во время сна. Чтобы адаптироваться к условиям континентальной Антарктиды и начать нормально спать, нужно от месяца до трех.
В обычной жизни вокруг нас почти всегда есть какие-то насекомые — комары, бабочки, мошкара. На "Востоке" ничего нет. Даже микроорганизмов. Но со мной иногда случались галлюцинации: казалось, рядом пролетела муха или пчела. Вода на станции — из окружающего снега. В ней нет солей и минералов, так что первое время не проходит постоянное ощущение жажды. Как известно, ученые давно бурят скважину к озеру Восток. В январе 2011 года на глубине 3540 метров начался другой лед, намерзший снизу, — замерзшая вода озера. Она чистая и недурна на вкус — можно смело кипятить и заваривать чай. Никаких неизвестных форм жизни, о которых предостерегают некоторые ученые, я в том чае не заметил.
Самолеты на "Восток" летают только с середины декабря по начало февраля — в другое время нельзя, они просто не могут приземлиться, полозья примерзают ко льду. Иногда приходит мотопоход с горючим со станции "Мирный". В остальное время никакая техника добраться туда не способна. Если что-нибудь случится, помочь некому.
Жилое здание станции полностью заметено и находится под двухметровым слоем снега. Дневного света внутри не бывает. А наружу можно выйти через два выхода — основной и запасный. Основной выход — это дверь, сразу за которой в снегу прорыт 50-метровый тоннель. Запасный выход короткий и представляет собой крутую лестницу на поверх ность снежного покрова над зданием станции. Во время зимовки моя работа предполагала каждо дневные выходы на открытый воздух — нужно было подняться на поверхность через запасный выход и пройти примерно 400 метров до небольшого домика, где располагались основные приборы и датчики. Всякий раз сначала надеваешь верхнюю одежду — пуховую куртку, теплые брюки, шерстяные перчатки, меховые варежки, валенки, маску на лицо. Надо было все это основательно застегнуть, заправить и потом навешивать на себя фонари, рюкзак с термосом, инструментами и ноутбуком. Порой надо было совершать такие экспедиции по несколько раз в день. Но такие дни и проходили быстрее.
Однажды начальник станции объявил на общем собрании, что мы переходим в режим экономии топлива. Температура внутри жилых помещений с +15°С опустилась до +10°С. Интересно, что эта экономия топлива была никому не нужна — после окончания зимовки у нас осталось лишних 10 тонн солярки для генераторов. Но в результате помещения станции оказались выхоложены. В столовой образовались полуметровые сталактиты из льда. У посудомоечной машины, которая реально экономила электричество, воду, силы и время, разорвало льдом все внутренние шланги.
В комнате, где я жил и где находилось научное оборудование, в течение двух самых холодных месяцев — июля и августа — было около +5°С. В эти месяцы основной досуг сводился к физкультуре. Я повесил в комнате перекладину, раздобыл подобие штанги, установил велотренажер — так и согревался.
В жилом здании есть кают-компания, где стоит бильярдный стол, а на стене висит телевизор (хотя эфирного телевидения нет). После того как температура там упала до минусовой, долгое время туда никто не совался. Но однажды на складе обнаружилась неисправная игровая приставка. Мы ее починили, подключили к телевизору, и в кают-компании снова начали появляться люди — одетые в теплые куртки и брюки, в шапках и валенках, они собирались, чтобы поиграть в гонки и кулачные бои.
Как и в любом другом коллективе, особенно небольшом — а нас на станции было 13 человек, — возникали конфликты. Сначала это были какие-то незначительные интрижки. Некоторые перерастали в серьезные ссоры на месяцы. Образовывались "кружки", шли разговоры о том, что Иванов сделал Петрову, а Петров — глупый трус — повел себя не как мужчина и не ударил Иванова. Потом этот разговор в искаженном виде доходил до Петрова, он решал не быть больше трусом и в другой раз бил Иванова.
Еще один тип конфликтов происходил от того, что начальник станции выделял приближенных и снабжал их продовольст вием и алкоголем сверх нормы. Самое неприятное — драки, оскорбления — начиналось с алкоголя. Водка на станцию завозится легально и в приличных количествах. Во время моей зимовки было завезено 200 с чем-то бутылок по 0,75 литра. Порой запои не прекращались по неделе, и в них участвовало около трети состава зимовки. Все спиртное было выпито меньше чем за полгода, еще до конца мая. В оставшееся время разводили служебный спирт и с разрешения начальника станции гнали самогон — на дрожжах и сахаре с добавлением гороха.
На время зимовки я вызвался быть добровольцем в ежемесячных походах на снегомерный полигон в пяти километрах севернее станции. Там вдвоем с напарником мы раз в месяц измеряли накопление снега у специально вбитых для этого вешек. Пока не наступила полярная ночь, все было нормально. Но интересно, кстати, что при −58°C к обычному звуку выдыхаемого воздуха примешивается несильное шипение. Если разговаривать при такой температуре, то многие согласные становятся шипящими — например, вместо "свист" получается "швишт". Эффект связан с тем, что выдыхаемый углекислый газ при такой низкой температуре начинает кристаллизоваться.
А в июле температура воздуха опустилась до рекордного минимума за тот год: −82°C. Такой мороз — это зверь. Ты за пару минут успеваешь остыть от тепла жилого помещения, а потом мороз впивается в лицо, колени, в пальцы рук и ног, вгрызаясь в плоть до самой сердцевины костей. Не спасают даже постоянное движение и самая теплая одежда. Смерть при такой температуре, даже при условии, что ты все время двигаешься, наступает через 6-8 часов. Без защитной маски — специального чулка с отверстиями для глаз — дышать нельзя, так как мгновенно белеют и обмораживаются нос и губы. Сквозь маску тоже не очень получается — от дыхания на ней образуется корка льда, состоящая из замерзшего углекислого газа и водяного пара, дышать через которую весьма затруднительно. Самый удобный способ: маска надевается так, чтобы от носа и ниже она не прилегала к лицу. Воздух входит в это отверстие снизу, немного нагревается внутри маски и дальше попадает в легкие. Как показала практика, оптимальная обувь для температуры −82°С — обычные валенки. Лучше, чтобы подошва валенок была дополнительно подшита еще одним слоем войлока. Плюс ко всему я вкладывал в них меховые носки-чуни.
И еще интересная вещь: при сильном холоде проявляется запах, которым пропитана вся континентальная Антарктида. Запах этот едва уловим, и обычно на него не обращаешь внимания — настолько он слабый и незаметный. Но тогда, при −82°С, я ощутил его. Какое-то время пытался найти сравнение, потом сдался. А после, когда уже прошли сильные холода, я вдруг понял, что это за запах. Я бы назвал его "карамельная ваниль".
Источник: warandpeace.ru
2013-01-12 в 0:18
ответить ›